Наталья Семеновна Кантонистова написала «Все так умирают?» после смерти в 1999 году своей 27-летней дочери Евгении от острой лейкемии. Книга вышла в 2001 году, в последующие годы неоднократно переиздавалась.
Это очень личные, обнаженные, обжигающие воспоминания, похожие на исповедь, молитву, проклятие. От этого писать о книге «Все так умирают?» так же сложно, как и читать ее. Слова матери, потерявшей дочь, похожи на слезы, которые катятся по щеке. На робкую улыбку памяти, прорывающуюся сквозь боль, словно в забытьи сна о прошлом, уже неповторимого.
Нужно, обязательно нужно, быть рядом и тоже плакать – разделяя горе, которое под силу описать только тому, кто его пережил. Иначе не получится читать. Не получится иначе познакомиться с Евгенией Кантонистовой, с той Женечкой, о которой пишет самый близкий человек на земле.
Евгения Кантонистова родилась в 1972 году в Москве. Блестяще училась в школе, потом на социологическом факультете МГУ. Работала в международных компаниях, в 1997 получила приглашение в департамент политических сил Совета Европы, работала там специалистом по внешним связям. И тогда же, в том же году, ей был поставлен диагноз.
Два с половиной года борьбы за жизнь в Страсбурге. Химиотерапия, кома, переливания крови. У Евгении было два улучшения. В эти периоды она вместе с мамой старалась жить полно и глубоко, вдумчиво.
«Неужели для того, чтобы полюбить город, надо из него уехать, чтобы начать дорожить жизнью, надо ее почти потерять, чтобы зауважать работу – получить на несколько месяцев отпуск, чтобы оценить природу – годами жить в городе, проводя выходные в библиотеке или на диване, а отпуск не брать вообще…» (из письма Жени подруге).
Изображение с сайта advita.ru
«Она несла на себе страшный груз физических и душевных страданий. Были и боль, и ужас, и “пересмотр ценностей”, и героическая стойкость. В тесной клетке мук Женечка узнала о жизни и смерти что-то многим из нас, “свободным”, недоступное».
Третье возвращение болезни стало для нее роковым. Третье возвращение унесло Женю. Рука привычно тянется так написать, но эти обороты будут грехом против истины. Жизнь удивительной девушки хоть и была наполненной страданием в болезни, но сострадательное наклонение тут – лишнее. Оно умаляет значимость ее пути, ее выбора, ее стойкости.
Когда болезнь вернулась в третий раз, Евгения отказалась от лечения. «Больше никаких больниц, я не хочу быть меньше, чем я есть. Я не хочу терять последнее, что у меня осталось – собственное достоинство».
Рисунок Жени (шариковая ручка). Изображение с сайта advita.ru
***
О книге Натальи Кантонистовой особенно части вспоминают в этом году. 2017-й – юбилейный год для одной из самых уважаемых и эффективных некоммерческих благотворительных организаций, санкт-петербургского фонда «АдВита» . Ему исполнилось 15 лет. Здесь помогают взрослым и детям, больным раком.
Фонд был основан в 2002 году Павлом Гринбергом, чье имя тоже стоит на обложке книги «Все так умирают?», вместе с питерскими врачами-онкогематологами. С этими врачами Павел познакомился тогда, когда пытался помочь Жене Кантонистовой, своей подруге. Но не успел. Зато теперь «АдВита» помогает другим. На сайте фонда размещена книга «Все так умирают?».
«Мы знали, понимали: идет смерть, – пишет Наталья Кантонтистова. – И не то чтобы надеялись, хотя и это тоже, но скорее не допускали, не верили, что такое может быть. И не когда-нибудь, а теперь. Однажды как-то серьезно, без надрыва, не желая причинить боль, Женечка торопится высказаться: «Если я погибну, мне хотелось бы, чтобы были сделаны какие-то пожертвования или оказана помощь таким, как я, кто мучается, проходит химию»».
Этой талантливой и красивой девушке врачи помочь не смогли. Она умерла от лейкоза в 1999 году. Ей было всего 27 лет. Ее друг программист из Петербурга Павел Гринберг в память о близком человеке создал благотворительный фонд «АдВита» (в переводе с латыни - «ради жизни»). Так личная трагедия обернулась спасением для сотен детей и взрослых, которым фонд уже помог, и для тех, кому продолжает помогать.
ФОТО предоставлено фондом «АдВита»" class="article-img">
Судьба Евгении Кантонистовой теперь воплотилась и в видеопроекте.
ФОТО предоставлено фондом «АдВита»
В этом году фонду «АдВита» исполнится 15 лет. В преддверии этой даты его руководители решили вспомнить историю Жени Кантонистовой, написанную ее мамой. Книга воспоминаний о дочери «Все так умирают?» вышла в 2001 году. В нее включены выдержки из дневников и писем Жени, ее фотографии и рисунки.
Как говорят врачи, сколько не считай процент успеха, кто-то неизменно остается «за скобками». В любой области медицины, и в онкологии особенно. Смерть от рака мучительна, а страдания родителей, на чьих глазах погибает ребенок, - безмерны. На форзаце книги во вступительном слове сказано: «Это - памятник моей родной Женечке, погибшей от лейкемии в 27 лет». Действительно, памятник - не только ушедшему ребенку, но и материнской любви. Документальная история совместного проживания беды.
Женечка Кантонистова была умной и доброй. Как вспоминает ее мама: «В юности Женечка полюбила Гамсуна, Набокова, Бродского, Довлатова, Сашу Соколова, Гессе, Томаса Манна, Фолкнера, Зингера, Кортасара, Борхеса».
Окончила социологический факультет МГУ, поступила в аспирантуру.
Потом нашла интересную работу. По результатам собеседования ее взяли в Агентство международного развития США специалистом проекта неправительственных организаций. А в 25 лет - новый виток карьерного роста. Женечка, пройдя многоступенчатый конкурс, одной из первых российских граждан получила приглашение на работу в Совет Европы в департамент политических дел специалистом по внешним связям.
Казалось, что жизнь улыбается. Женя строила планы на будущее. Но, увы. Состояться им было не суждено.
Прежде чем поехать в Братиславу на заседание Ассамблеи ООН, где должен был состояться ее доклад, девушка заехала в Москву показаться врачу. Ничего страшного - небольшое недомогание. Так во всяком случае ей казалось. Но диагноз был страшен - острая лейкемия. Рак крови.
Первая реакция - шок, оцепенение, ужас. А вслед за ней два года таких страданий, о которых невозможно читать без слез. Химиотерапии, пункции, кома...
Страшные душевные муки испытывает и любящая мать, которая готова была отдать за дочь собственную жизнь. Она даже молила о смерти, лишь бы быть рядом со своей девочкой.
Как говорят психологи, родители больного раком ребенка, тоже проходят все девять кругов ада. Сначала многие воспринимают диагноз как дурной сон. Потом молятся: «Боженька, я сделаю все, только сделай так, чтобы этот диагноз был неправдой». А потом находят силы, чтобы вступить в борьбу за жизнь близкого человека.
Друзья тоже не остаются в стороне. Павел Гринберг, пытаясь помочь подруге, обратился за консультацией в клинику трансплантации костного мозга СПбГМУ им. Павлова. Там он познакомился с уникальными специалистами - гематологом профессором Людмилой Зубаровской и Борисом Афанасьевым (ныне директор НИИ им. Р. М. Горбачевой).
Спасти Женю врачи, увы, не смогли - не удалось найти полностью совместимого донора в международном регистре, а эффективность трансплантации костного мозга от родителей, которую Жене предлагали как последний шанс, в 1999 году не превышала 5% (это сейчас она достигает как минимум 50%).
Но из совместных усилий Павла Гринберга и петербургских врачей 1 апреля 2002 года родился фонд «АдВита».
Начало было трудным. По словам Павла Гринберга, сначала сделали сайт, в первый год его посещаемость составляла около 300 человек в день. Сейчас - порядка 2,5 тысячи. Жертвователей было мало. В те годы благотворительность была не в чести. Денег собирали немного. Правда, и количество пересадок костного мозга можно было по пальцам пересчитать.
Постепенно фонд обрастал волонтерами, сподвижниками. Выросло количество подопечных, увеличились сборы, была создана собственная донорская служба, заключены договоры с поставщиками лекарств со специальными льготными ценами. «АдВита» первой стала выпускать открытки по рисункам подопечных, устраивать благотворительные концерты.
И сегодня фонд - это около четырехсот подопечных, пять штатных сотрудников, две с половиной тысячи доноров крови и более полутораста волонтеров.
В честь своего 15-летия фонд совместно с компанией «Киноаренда» создал видеопроект «Книга о Женечке», в рамках которого известные актрисы, среди которых Ксения Раппопорт, Ирина Рахманова, Анна Михалкова, Виктория Толстоганова, Юлия Пересильд и Алиса Гребенщикова, а также музыканты, писатели и общественные деятели, зачитывают отрывки из книги Натальи Кантонистовой. Видеофрагменты публикуются раз в неделю на страницах фонда в социальных сетях.
«Тебе хоть одна скучная книжка попадалась?» - как-то раз спросила Егора Гулева мама. Он уверенно ответил: «Все интересные!». Просто ему всегда нравилось читать и учиться. Легче всего давались русский и английский языки, тяжелее всего - геометрия. Но когда в расписании появилась физика, он с удовольствием занялся новым предметом, посмотрел множество видеоуроков. Разбираться во всем пришлось самому: ходить в школу Егор тогда уже не мог.
Сейчас Егору Гулеву 16 лет, заболел мальчик незадолго до своего 14-го дня рождения: начались боли в животе, на коже появилась сыпь. Сделав пункцию костного мозга, врачи детской городской больницы № 1 поставили диагноз «острый миелобластный лейкоз» и стали готовить Егора к пересадке костного мозга, которая должна была спасти ему жизнь. Но болезнь и пять курсов химиотерапии ослабили иммунитет, и у Егора началась грибковая пневмония. Трансплантацию пришлось отложить.
Долгие месяцы он провел в закрытых больничных боксах НИИ имени Р. М. Горбачевой. Учился в прямом смысле слова через двери - ни учителей, ни одноклассников к нему в палату не пускали. В свободное от занятий время Егор читал, делал модели кораблей и собирал пазлы. Мама Егора Елена говорит: «Пазлами у нас вся семья увлекается: они у нас как семечки. Сядем все вместе и собираем, всем друзьям дарим, вешаем на стены. Даже в детской городской больнице две наши большие картины висят». Елене пришлось оставить работу парикмахера, чтобы ухаживать за сыном. Отец мальчика, тракторист, остался единственным кормильцем в семье.
Когда грибковую пневмонию удалось победить, врачи объявили, что донор костного мозга найден. Совпадение стопроцентное. Молодой человек, 24 года, Германия. Вот пока и все, что Егор знает о своем спасителе. Судя по соотношению роста и веса, донор такой же комплекции, как и Егор, - высокий и худой.
Трансплантация прошла успешно 1 октября 2016 года, но восстановление после такой операции дело непростое. Егору предстоит еще долго принимать лекарства - иммуносупрессивные препараты, препятствующие отторжению трансплантата, противогрибковые, противовирусные, антибиотики - и наблюдаться у врачей. Но он не унывает, а радуется, что его наконец отпустили домой.
К Егору каждый день приходят учителя, он с интересом делает уроки. Корпит над учебниками даже в отделении дневного стационара НИИ Горбачевой, куда ему нужно приходить раз в неделю. После пересадки костного мозга прошло уже больше ста дней. Егор чувствует себя хорошо, только лейкоциты пока понижены.
Бывать в людных местах мальчику еще нельзя, и даже гуляет он обычно по вечерам, когда на улице не так много прохожих. Зато Егор каждый день болтает по телефону с лучшими друзьями и двоюродной сестрой Ксюшей. А вот рыбалкой и лесными прогулками мальчик увлечен меньше, чем его родители. Мама Егора Елена говорит: «Мы грибники и ягодники, лесовики. Но Егору все-таки больше нравится проводить время с книгой или компьютером».
Мальчик длительное время должен принимать противогрибковый препарат «Вифенд». Риску заразиться грибковым сепсисом подвергаются все пациенты со сниженным иммунитетом, но для Егора он особый, ведь однажды такая инфекция у него уже была диагностирована. Ежемесячно требуется 4 упаковки лекарства общей стоимостью 98 000 рублей.
Яне Журба 17 лет. Уже давно она мечтает стать парикмахером-стилистом, ведь еще в детстве умело заплетала себе волосы - делала и «колосок», и французскую косу. Мастерски укладывала локоны младшей сестре Насте. Потом к ней стали обращаться знакомые девочки, однажды даже свадебную прическу заказали. Постепенно хобби стало превращаться в любимую работу, ради которой можно встать в самый ранний час, и это не будет в тягость.
У самой Яны были густые и вьющиеся волосы по пояс. Но врачи сказали, что их нужно подстричь. Причем самым радикальным образом - под машинку. «Для нас это был шок. Мне кажется, даже узнав свой диагноз, Яна опечалилась меньше», - рассказывает мама девочки Оксана. У нее в юности тоже были косы по пояс, и она прекрасно понимает чувства дочери.
Беда случилась прошлой весной. Во время школьной медкомиссии врачи заметили, что у Яны сильно понижен уровень тромбоцитов. Местные врачи (Яна живет в селе Леваши Червишевского муниципального образования Тюменской области) разобраться в проблеме не смогли, направили девочку в Тюмень. В середине осени прозвучал диагноз: «идиопатическая апластическая анемия». Нужна пересадка костного мозга.
Первый кандидат на роль донора - младшая сестра Яны Настя. К счастью, оказалось, что девочки подходят друг другу на 99,99 процента, практически идеально!
«Насте еще только 14 лет. Она молодец, волевой человек. Узнав, что может стать донором, Настя сказала: «Я для сестренки на все согласна!». А потом узнала, что у нее возьмут костный мозг, и удивилась: «Как же я без мозга буду ходить?». Но ей все тут же подробно объяснили», - улыбается Оксана.
Под общим наркозом девочке сделали прокол тазовой кости и взяли небольшое количество костного мозга хирургической иглой. В тот же день она смогла покинуть клинику НИИ им. Р. М. Горбачевой, где проводилась пересадка. А Яне придется еще долго оставаться в больнице под наблюдением врачей.
Маме очень хочется, чтобы дочь поскорее поправилась и они могли вернуться домой, к привычной жизни. «Мы простая семья: я работаю в больнице, муж - в дорожной службе, - рассказывает Оксана. - Живем не бедно и не богато. Село у нас небольшое, но хорошее - у нас и речка протекает, и лес рядом. Мы там ягоды собираем, грибы».
Яне тоже как можно скорее хочется вернуться к любимому занятию - делать прически. «Она многое умеет, но многому еще только предстоит научиться. Перед тем как лечь в больницу, она заявила: «Я знаю, что там буду делать - девчонкам волосы заплетать!». Но какие в отделении онкогематологии косы?..» - говорит Оксана.
Доктора настроены оптимистично, считают, что Яна - идеальный пациент: никогда не болела инфекционными заболеваниями, ей никогда раньше не делали переливания крови, болезнь обнаружили на самой ранней стадии. Организм очень чистый, и он за себя борется. Это значит, пересадка костного мозга дает большую надежду на то, что все будет хорошо.
Пока костный мозг не прижился, у пациента практически нет иммунитета. Непоправимое может случиться из-за любой инфекции. Одни из самых опасных - грибковые. Для защиты от них Яне нужен дорогой препарат «Кансидас», 21 флакон (это три недели терапии) стоит 305 907 рублей.
Приехав в Петербург из родного Томска, Катя Кушманова первым же делом отправилась по книжным магазинам - выбирать книжки и карандаши для рисования. Рисует она не только на бумаге, но и на графическом планшете - в основном вымышленных персонажей, для которых потом вместе с друзьями в социальных сетях придумывает сюжеты.
Катя Кушманова - стопроцентный гуманитарий: с удовольствием читает, учит иностранные языки, пишет рассказы. Было время - увлекалась музыкой, подолгу сидела за фортепиано, но теперь все больше рисует. Учится на одни пятерки. Сейчас она в 9-м классе академического лицея. Девочка уже знает, какие экзамены будет сдавать - это литература и английский, ее любимые предметы. Осталось определиться с профессией. Скорее всего, она будет выбирать между журналистикой и юриспруденцией. Несмотря на нежный возраст - 15 лет, - Катя при необходимости умеет проявить твердость, ясно и логически мыслит.
«Катя не по годам взрослый человек, сформировавшаяся личность. Она даже взрослее, чем хотелось бы, - говорит мама девочки Анна. - Самостоятельность стала проявлять еще класса с третьего. Не каждый взрослый может создать для себя удобный график и соблюдать его, а ей это удается. Она очень ответственная, у нее все по полочкам. Даже сейчас, когда болеет, старается со всеми трудностями справляться сама, не хочет, чтобы я ей лишний раз помогала».
В конце ноября прошлого года во время планового медосмотра врачи поняли, что с Катиным организмом что-то не так. Дальнейшие обследования показали, что у девочки серьезное заболевание - идиопатическая апластическая анемия. Современная медицина затрудняется дать однозначный ответ, почему у человека, который никогда не испытывал особых проблем со здоровьем, костный мозг вдруг будто выключается и перестает производить клетки крови. Зато точно известен способ, позволяющий справиться с недугом, это пересадка костного мозга. Именно за этим Катя, ее младшая сестра Даша и мама девочек приехали в Петербург. Пересадку было решено провести в НИИ им. Р. М. Горбачевой. Донором для Кати стала родная сестра, десятилетняя Даша.
Несмотря на ощутимую разницу в возрасте, девочки очень привязаны друг к другу. «Катя помогает Даше с уроками, играет с сестрой, - рассказывает Анна. - Болезнь еще больше их сблизила. Даша сразу решилась стать Катиным донором, когда узнала, что это необходимо, даже не спросила, как все это будет происходить. Когда врач ей все объяснил и она вышла из кабинета, то долго плакала. Я думала, что ей стало страшно, но, как выяснилось, плакала Даша из-за Кати... Она очень переживает за сестру».
Теперь операция позади. Даша возвращается в Томск и пока будет жить у бабушки, а Катя вместе с мамой остается под наблюдением врачей. «Сейчас Кате тяжело - идет приживление трансплантата. Каждый день - новые проблемы, новые лекарства. Катю постоянно тошнит, она не может ни есть, ни пить. Нам еще предстоит многое пережить, пока донорский костный мозг приживается», - говорит Анна.
Кате необходима терапия препаратом «Кансидас» (21 флакон общей стоимостью 305 907 рублей), который предотвратит развитие опасной для жизни грибковой инфекции, угрожающей всем пациентам со сниженным иммунитетом. Анна работает воспитателем в детском саду, с отцом девочек она в разводе. Когда пришлось ехать в Петербург, близкие люди помогли материально, но этих средств не хватает, чтобы оплатить дорогие лекарства.
Эту и другие статьи вы можете обсудить и прокомментировать в наших группах
Жизнь и смерть - во власти языка, и любящие его вкусят от плодов его.
Притчи 18:21
Несколько раз в жизни я встречала людей, чьи судьбы ломала одна-единственная неверная фраза, не говоря о поступке. Первым из них был Дима Книжник.
Дима
Долгое время я пыталась разгадать тайну его смерти. Он был праведником, ничем не болел и умер в двадцать пять лет мгновенно, в метро, по дороге в институт, неизвестно от чего.
Однажды его отец, Генрих Соломонович, рассказал мне о том, как Дима поступал на физтех. История в высшей степени примечательная. Он был чистым гением, победителем всех физико-математических олимпиад, лучшим учеником 2-й математической школы, славившейся на всю Москву. Его учитель, известный диссидент Валерий Сендеров, говорил, что он был одним из самых талантливых людей, которых ему довелось узнать за всю его жизнь.
На экзаменах Диму заваливали наравне с остальными соплеменниками, несмотря на выигранные олимпиады и бьющую в глаза одаренность. Тогда родственники обратились к академику Петру Леонидовичу Капице, и тот отстоял его со словами: «Если не его учить, то кого же?»
К двадцати семи годам Дима стал лучшим молодым физиком-теоретиком в России и получил международное признание. Прошло больше двадцати лет с тех пор, как его не стало, но его работы по-прежнему занимают одно из первых мест в индексе цитируемости.
Он умер на самом пике жизни. Его прелестная юная вдова (это слово совсем не вязалось с ее обликом) говорила, что он торопился работать, словно что-то предчувствовал.
Из рассказа его отца я узнала, что, возвращаясь после вступительных экзаменов на физтех, он сказал: «У каждого должен быть свой шанс». Вскоре я поняла, что эти слова сыграли поистине роковую роль. В Писании я нашла разгадку его гибели:
«…вы, которые не знаете, что случится завтра: ибо что такое жизнь ваша? Вместо того, чтобы вам говорить: “если угодно будет Господу и живы будем, то сделаем то или другое…”» (Иаков 4:13).
Я видела Диму всего один раз, хотя мечтала познакомиться. Молва о его одаренности интриговала. Он учился с моим мужем в одной группе и дружил с ним.
В начале зимы 1987 года вышел фильм «Покаяние», и Дима, столь занятый своей наукой, отстоял длинную очередь и к стыду моему взял для всех нас билеты в кинотеатр «Художественный». (Вообще, давно замечено, что самые занятые люди успевают все или, по крайней мере, куда больше прочих.) Мы посмотрели фильм, ошеломленные вышли на улицу и заговорили о том, что недавно из тюрем и лагерей начали выпускать диссидентов.
Дима сказал:
Выпустили моего учителя.
(Того самого.)
Прошел год после «Покаяния». Все это время я хотела пригласить Диму с женой в гости, да так и не успела. 26 декабря 1987 года мы узнали о его внезапной гибели. Мой муж оцепенел. Уселся на диван, уставился в пространство каким-то застывшим, одичавшим взором и долго-долго молчал.
Я написала стихи об этой загадочной смерти.
Памяти Вадима Книжника
Я видела тебя всего лишь раз,
За год до налетевшей вихрем смерти,
Но в памяти так четко отпечатан
Твой силуэт, облитый синим светом
Ночных обледеневших фонарей,
Твои глаза, распахнутые в Вечность,
И волосы, белесые, как лен, -
Диковинка для нашей древней крови.
Снежинки, как проворные плясуньи,
Вершат свой танец в воздухе морозном,
И странные уродливые тени
Кривляются на заспанном снегу.
Кто мог представить в тот полночный час,
Что через год, в день Рождества Христова,
Тебя не станет? Кто мне объяснит,
Зачем Ему в свой светлый день рожденья
Дарить другому смерть - бесценный дар?
И мир бесчувственный не содрогнулся,
А круг друзей, еще недавно тесный,
Распался ровно через сорок дней
Без старомодного сорокоуста.
И почему красавица-подросток,
Прекрасная, как пригоршни жемчужин,
Теперь зовется попросту вдовою?
О, как невероятно это слово!
1989
Женечка Кантонистова
Ее я знаю лишь по рассказам матери Натальи Кантонистовой. Меня попросили написать рецензию на ее книгу, которая называется «Все так умирают, или Плач по Женечке».
Вот эта рецензия.
«Это не беллетристика, не литература. Это документ прекрасной человеческой судьбы. Или, быть может, крик. Крик боли, вопль. Сплошная, на протяжении более чем двухсот страниц взрывная волна боли, любви, отчаяния. Это книга о самых трагических и серьезных проблемах, которые рано или поздно возникают в жизни каждого.
Почему она ошеломила столь многих? Людей бывалых, видавших виды, глядевших в глаза смерти не раз и в упор - смерти не обычной, венчающей долгую, насыщенную жизнь, смерти детской, которую невозможно принять и оправдать. Ничем, никакими доводами и убеждениями. Даже верой. И реакция на эту книгу у всех одна - оторопь, шок. Цветаева бы сказала: ожог. Ожог боли. И вместе с тем вся книга - сплошной знак вопроса. Недаром он вынесен в заглавие. В чем же этот вопрос?
Живет в Москве девочка. С фотографии на нас глядит красивое лицо - не столько обаятельное и кокетливое, сколько одухотворенное. Почему-то особенно хороша Женя с короткой стрижкой, с полуоткрытым ртом и открытой точеной шеей (август 1998 года). Во всем облике сквозит гармония и чистота. Пролистываю одну страницу и смотрю, как с обрыва в пропасть - пропасть боли и муки. Самая значительная фотография, та же, что и на обложке, - после выхода из комы. Лицо-маска из греческой трагедии с отрешенной, нездешней улыбкой. Аллегория страдания.
Девочке дано очень многое, все то, что в привычном понимании составляет счастье: мать, любившая ее невероятной, даже чрезмерной любовью, обожавшая ее всегда - с первого до последнего вздоха, одарявшая неизменной заботой, вниманием, уважением.
О родительской любви стоит сказать особо. Все мы любим и даже очень любим своих детей. Отдаем им свое время, тревожимся, переживаем за них. Терпим их причуды, несправедливости, грубости, повальный эгоизм. И прощаем. Неустанно прощаем им все. Тут нет особой доблести, хотя подчас это нелегко. Но очень редко встретишь такой силы родительскую любовь, какая проступает сквозь жгучие строки этой книги. Я, по правде сказать, и не встречала. Любовь, граничащая с благоговением, которое мы способны испытывать лишь в отдельные минуты (чаще всего в юности) по отношению к очень значительным людям. Но и девочка эта особая - достойная восхищения и обожания.
А между тем как часто в семье люди словно специально созданы для того, чтобы мучить и терзать друг друга: дети - родителей, родители - детей, муж - жену и наоборот, а чаще всего - взаимно.
Но перед нами совсем другой вид отношений: девушка в двадцать пять лет помогает родителям. А мать просит у дочери прощения, мать, которая сделала для нее больше, чем могла, больше, чем во власти человека. На форзаце, во вступительном слове сказано: «Это - памятник моей родной Женечке, погибшей от лейкемии в 27 лет». Действительно, памятник - не только ушедшему ребенку, но и материнской любви.
Способности даны девочке тоже выше средних. Прекрасное образование, социологический факультет МГУ, блистательный профессор-руководитель, диплом, аспирантура, головокружительная карьера. В двадцать пять лет Женя получает приглашение на работу в Совет Европы. Какой стремительный разбег! И столь же внезапная остановка. Недомогание и страшный диагноз - острая лейкемия, рак крови. Говорят, удар судьбы. Удар наотмашь, сбивающий с ног, опрокидывающий наземь. А вслед за ним - два года таких страданий, о которых невозможно читать без слез.
Девочка незаурядна во многом. Ей свойственны безоглядная щедрость и умение отдавать. Очень рано проявляется ее пугающая зрелость. «В юности Женечка полюбила Гамсуна, Набокова, Бродского, Довлатова, Сашу Соколова, Гессе, Томаса Манна, Фолкнера, Зингера, Кортасара, Борхеса».
Но самое, пожалуй, прекрасное в Женечке - редкое терпение и мужество во время болезни. Откуда они у совсем еще молодой девушки - барышни, как сказали бы в прошлом, теперь уже позапрошлом, веке?
Мне кажется, что такие девочки встречаются ныне только в России, где только и возможна духовная и интеллектуальная жизнь такой интенсивности. Только здесь еще существует такая глубинная, подлинная причастность поэзии, литературе, живописи, такая громадная жажда знания и созидания.
А еще Женя наделена несомненным даром слова, ей дана лапидарность и художественность характеристик и определений: «Диагноз - гарантия обретения смысла, он заключается в ценности каждого мгновения» (из тезисов для конференции, посвященной времени). Может быть, это и есть один из основных уроков книги: «Неужели для того, чтобы полюбить город, надо из него уехать, чтобы начать дорожить жизнью, надо ее почти потерять, чтобы зауважать работу - получить на несколько месяцев отпуск, чтобы оценить природу - годами жить в городе…»
Ценность каждого мгновения жизни перед лицом смерти еще сильнее обнаруживает непрочность и эфемерность всякого земного благополучия. И какими мелкими кажутся в этом свете наши смехотворные амбиции, репутации, борьба самолюбий, тщеславие - вся эта шелуха и пустота нашей жизни.
Женечка уезжает на работу в Страсбург. Кто из нас не мечтал бы о таком? Однако «какое нечеловеческое одиночество поджидало тут Женечку, всегда грезившую свободой и одиночеством и всегда изнемогавшую под их тяжестью… Одиночество велико и многогранно, оно может вырастить тебя, а может и погубить, все в нем: растворение, приобщение к миру и себе, к своей глубине, отчуждение и разрыв с миром». А через несколько месяцев на нее обрушится страшная болезнь.
Последние два года ее жизни иначе как подвигом не назовешь - подвигом преодоления. Об этом невозможно писать в обычной повествовательной манере. Нарастание симптомов подобно уступам ада, медицинские процедуры - словно круги очищения: повторная химиотерапия, многочисленные пункции.
Испытание болезнью, помноженное на одиночество, выковало личность необычайной духовной силы: «в противостоянии болезни, в смертельном риске человек духовно растет и дорастает до самого себя».
В книге звучит немало упреков в адрес врачей, в особенности западных. Врачей, которые не пожалели и не пожелали дать матери надежду на то, что у дочери есть шанс на жизнь. Гастроэнтеролог спокойно бросает совсем еще юной девушке: «Вы все равно умрете». Особенно сильно это ранило там, в Европе, хотя проблема эта столь же остро стоит и здесь, в России.
Для лечащего врача-гематолога больная - лишь статистическая единица. «А как хотелось верить ему, благословлять его, пренебрегать его амбициозностью, враждебностью, уклончивостью…» Но, пожалуй, самый горький и справедливый упрек в адрес врачей состоит в том, что они не сделали всего возможного, не захотели выписать доноров костного мозга, хотя они были, и трансплантация могла спасти жизнь девушки. И в довершении всего они избегали общения с родителями.
Вся книга пронизана, напоена нежностью, иногда обескураживающей, настолько все это лично, для себя и для дочери, не для читательских глаз. Мать мечется, не знает, как унять боль, о чем молиться, она готова просить о смерти, чтобы заглушить боль и быть рядом с дочерью. Об этом невозможно читать и невозможно говорить. Последние два года она буквально пронесла дочь на руках, дважды готова была уйти вместе с ней. Какие нечеловеческие драмы разворачиваются рядом с нами, а как мы живем на их фоне?
Мне хотелось бы поцеловать эти исстрадавшиеся материнские руки и повторить то, что иногда западает в память прочнее и сильнее всего на свете, что написал однажды в сугубо личном письме к жене Мандельштам: «Любимого никто отнять не может». Мне хотелось бы хоть как-то, пусть неумело и выспренно, выразить всеобщее сострадание к обеим героиням. Всех, кому я рассказываю об этой книге и кто рассказал мне о ней. И еще мне хотелось бы написать Реквием. Реквием по всем страдающим и умирающим детям.
Первый, обычный и, в общем-то, здравый вопрос нерелигиозных людей: «Почему страдают и умирают дети? Бог не может допустить страдания невинных и безгрешных».
Наш опыт, вторя самым глубоким богословам, неустанно свидетельствует о том, что между миром и Богом лежит пропасть, что Бог вторгается в этот мир лишь Духом Святым, лишь потоками благодати, и проявляется в творчестве и добре. Что тайна зла и страдания лежит в свободе, которую Бог даровал миру, и что доподлинно, реально и явственно существует метафизическое зло, которое мы так часто склонны недооценивать.
В земном плане, на поверхности вещей кажется, что перед этим злом мы бессильны. Мы болеем и умираем так же, как повелось с отпадения. Но между нами и смертью стоит распятый Бог, даже если мы об этом не знаем. Тот, Кто однажды и до конца времен заслонил нас от смерти, взял ее на себя и непреложно обещал воскресение. И только это дает нам силу и мужество выдержать все, что выпадает на нашу долю.
Но, быть может, главный, хотя и не всем внятный урок, который мы можем почерпнуть из книги Натальи Кантонистовой, подтверждает вечную библейскую истину: «Смерть и жизнь - во власти языка» (Притчи 21:18), то есть зависит от наших слов, а подчас - от одного-единственного неосторожного слова. Перед отъездом в Страсбург мать отчаивалась из-за того, что дочь уезжает. «Что я, умирать туда еду?» - воскликнула Женя в ответ. Через два года ее не стало.
Когда мать переживает такое, ей невозможно жить дальше. А жить надо - из последних сил, скрепя сердце, уповая на грядущую встречу, которая затмит, как солнце, все временные, земные разлуки.
Памяти Жени Кантонистовой
Снова тень выкликаю оттуда,
Где последний повергнется враг,
И мелькает надежда на чудо
Или просто спасения знак.
Собиравшая в детстве камеи,
Что тебе испытать довелось?
Даже словом коснуться не смею
Истонченного нимба волос.
Эти веки рассохлись от соли,
И откуда-то сбоку ползла
Лава ужаса, страха и боли
Из вулкана безликого зла.
И на узеньком этом запястье
Посреди лиловеющих вен
Рвутся узы людского участья,
Ничего не оставив взамен.
Входит Вечность в больничные двери,
И Распятье темнеет в окне,
Упраздняя все споры о вере
И в церковной ограде, и вне.
Снова время больное измерьте
И ловите устами детей
Ослепительный образ бессмертья,
Восстающий из гула Страстей.
Октябрь 2001
Брат
Как часто бывает, когда уходит очень близкий, родной и еще довольно-таки молодой человек, язык не поворачивается сказать о нем «был». И все же он был моим троюродным братом и одним из самых нежных и благожелательных людей, которых я встречала в жизни. «Первое, что я замечаю в людях, - их достоинства, а не недостатки», - сказал он мне в нашу первую встречу после долгой разлуки и чуть ли не в каждом телефонном разговоре повторял: «Миленькая моя!»
Мы были ровесниками и в детстве жили недалеко друг от друга. Моя семья - в Большом Каретном переулке, который обессмертил Высоцкий, живший в соседнем доме, они - на Мясницкой, в ту пору звавшейся улицей Кирова, в старинном монументальном доме с лепниной, в громадной коммуналке. Дом этот сохранился по сей день; их подъезд угловой: он выходит не на улицу и не во двор, а стоит под углом в сорок пять градусов к улице прямо напротив знаменитого чайного магазина, украшенного редкой восточной мозаикой и неизменно источающего благоуханные ароматы чая и кофе.
Смутно помню старинный дубовый паркет, просторные комнаты с потолками в три с половиной метра высотой, его согбенного дедушку, который в незапамятные времена был женат на сестре моей бабушки, носившей звучное библейское имя Эсфирь. В семье было семеро детей, во что сейчас трудно поверить. То была довольно состоятельная еврейская семья. По рассказам бабушки, ее отец до революции владел шоколадной фабрикой на паях с крупным и именитым заводчиком (по-моему, теперь она называется Бабаевской), и они часто ели большие куски шоколада, ломая и кроша его на части. По преданию, у прадеда был особняк на Поварской улице и первый в Москве автомобиль, который он после революции подарил польскому посольству, вероятно, потому, что они были выходцами из Польши.
Лет в двенадцать нас с Веней отдали в Дом пионеров на Чистых прудах, где мы занимались фотографией. Это было так давно, что сейчас кажется, будто прошло не сорок лет, а столетие. Океан времени отделяет нас от тех лет, и сквозь мглу времен, словно в подводной съемке, я смутно вижу, как в комнате с занавешенными окнами мы проявляем фотографии в ванночках с реактивами.
Он был худощавым, стройным юношей, скромным и послушным. Плохо одетые дети, мы жадно глотали книги и в свободное от школы время искали себе занятие по душе.
Его семья жила в большой бедности. Мама работала корректором в издательстве «Наука», днями и ночами испещряла рукописи корректорскими знаками и в одиночку растила сына. Мы были горячо любимыми детьми в наших семьях, каждая из которых переживала свою драму. У него не было отца, то есть он, конечно, был, но с сыном не общался. Много позже Веня с горечью сказал мне: «Ты не представляешь себе, что это такое, когда твоему папаше нет до тебя никакого дела».
Он закончил МИИТ, где учились все знакомые еврейские дети, способные к математике и не имевшие ни малейшего шанса поступить в МГУ. Стал программистом, женился, жил у жены. У них родились две девочки.
Много лет мы не виделись. В середине 90-х, в эпоху сильных общественных встрясок, когда тысячи людей хлынули на Запад, они уехали в Германию.
В 2006 году странно и неожиданно возобновилось наше общение. Веня узнал, что я пишу стихи, которые его интересовали. Он и сам сочинял стихи и прозу, и мы стали перезваниваться, переписываться, обмениваться стихами. Он пригласил меня в гости в Германию, где в маленьком уютном городке Бохуме в Северном Рейне-Вестфалии у его семьи был и по-прежнему есть дом, а при доме - крошечный сад с цветами и деревьями, смахивающий на обстановку волшебной сказки.
Мы много ездили по Западной Германии. Самые яркие впечатления от этой поездки - католический собор Мюнстера необъятных размеров (второй по величине в Европе после Шартра) и черный, словно весь в саже, Кёльнский собор с его недосягаемым шпилем. Апофеоз черной готики в буквальном смысле слова.
За пять часов мы добрались до Амстердама, где царил промозглый холод и дуло со всех сторон. Старинная северная архитектура, узкие каналы с горбатыми мостиками, набережные, усеянные тысячами велосипедов, конечно, пленяли и радовали глаз. А свободная торговля наркотиками и район красных фонарей вызвали нездоровое любопытство и оживление в нашей пуританской компании. Печальные и увлекательные соблазны языческой цивилизации соседствуют здесь с церквями и Рейксмузеем, куда нас неудержимо влек «Ночной дозор».
В Бохуме мы ходили по гостям и лесам, которые начинались прямо за их домом. Ничто не предвещало беды, хотя в последние годы Веня болел много и основательно. Долго мучился с глазами, перенес двенадцать (!) операций, но на болезнях не зацикливался, живо отвлекался на все, что его интересовало.
Самым большим увлечением в его жизни была авторская, или бардовская, песня. Он был знатоком этого жанра, знал всех его корифеев и уйму песен, сам неплохо сочинял и создал клуб литературы и авторской песне в Бохуме, который сейчас носит его имя. Ездил на все слеты КСП. Как часто бывает с хорошими людьми, у него было огромное множество друзей, и со всеми он был приветлив, гостеприимен и деятельно добр. Откликался на все горести и трудности.
Два года назад он приезжал в Москву с младшей дочкой и пел под гитару у меня дома. Несколько лет продолжалось наше общение по электронной почте и по телефону. И вдруг в конце нынешней зимы в одном из разговоров он воскликнул: «Будем живы, не помрем».
Буквально через несколько недель узнаю, что у него сильно заболели ноги. Пошел к врачу, стали обследовать. Нашли опухоль в печени и метастазы. Начали лечить. Сделали несколько курсов химиотерапии. Физическую боль он претерпевал с неправдоподобным мужеством и спокойствием, до последнего дня храбрился, надеялся, шутил и даже подбадривал собеседников. В начале мая позвонила его жена и, еле сдерживая слезы, сообщила, что ночью он умер.
«Горе народу без Слова Божьего!» Горе и отдельному человеку. Дорогие друзья и знакомые, близкие и дальние! Пожалуйста, будьте осторожны в словах. Хотя, конечно, речь идет не о словах. Речь о нашей духовной слепоте и ее катастрофических последствиях.
А теперь будет очень личное, очень нежное место души моей, но пишу для всех – вдруг кому-то тоже такое очень, очень надо?
Кому не надо – пройдите мимо молча, пожалуйста.
Подписана на Фейсбук Наталии Кантонистовой, мамы Жени Кантонистовой, той самой Жени, моей ровесницы, о которой написана лучшая, как мне кажется, русскоязычная книга о смерти – «Все так умирают?». Если книга Анны Старобинец «Посмотри на него» - лучшее, что пока написано на русском языке об утрате нерожденного еще ребенка, об ожидании и нерождении, и о том, что приходится в процессе перенести женщине, то «Все так умирают?» - из русского лучшее о том, как… Как умирают. Как умирает взрослый молодой человек. Что чувствуют его близкие.
Эти книги – совершенно необходимые. Чтобы просто знать, чтобы прожить их с авторами – и… нет, не быть готовыми, но знать, как это бывает. Я не могу объяснить, но я чувствую, что это необходимо. Может, не каждому, но многим. Для души. Для личных уроков сострадания. Не мимолетного, а глубокого, истинного, как будто сам пережил.
У Анны Старобинец книга написана профессионально лучше, сильнее, она выстроена так, что в правильные моменты наносит очередной удар ножом и проворачивает его в ране…
Книга Наталии Кантонистовой (и Павла Гринберга, но я не поняла, от него там только стихи, или текст тоже? Текст там – по ощущениям – одного автора) ценна своей предельной искренностью. Распахнула изрезанную, измученную душу, еще со свежими ранами, истекающую кровью, и говорит: «Смотри, смотри, чувствую, вот как это бывает!»
Хотя обе эти книги - рапахнутые души. Только у Наталии Кантонистовой острее ощущение присутствия читателя - там, где все происходит.
Биография Жени – из книги:
Евгения Кантонистова родилась 1 июня 1972 года, в 1989 году закончила школу № 64 (английскую), поступила в МГУ на социологический факультет, по окончании поступила в аспирантуру. С марта 1994 по февраль 1997 работала в Агентстве международного развития США специалистом проекта неправительственных организаций, куда была отобрана по результатам собеседования. В 1997 году, пройдя многоступенчатый конкурс, она одной из первых российских граждан получает приглашение на работу в Совет Европы по предоставленной России квоте.
С марта 1997 года работает в Страсбурге в Департаменте политических дел специалистом по внешним связям. На сентябрь 1997 в Братиславе был намечен доклад Е. Кантонистовой в качестве эмиссара Совета Европы по вопросам, связанным с событиями в Югославии. По дороге она заезжает в Москву повидать родных, здесь же в районной поликлинике ей был поставлен диагноз – острая лейкемия.
Ее лечили в Страсбурге. Была химиотерапия, связанная с ней кома, выход из комы (второе рождение), ремиссия, выход на работу, рецидив… На момент написания вышеприведенных тезисов для конференции о времени самой Жене времени оставалось меньше года. 19 ноября 1999 года ее не стало. Ей было 27.
От себя добавлю: фантастически Женя была талантлива, многогранно одарена, не только способностью учиться, с легкостью говорить на иностранных языках, но еще и умением общаться, умением упорно идти к цели, добиваться почти невозможного, упорством… Может, слишком много талантов для одного существа. Я размышляла об этом применительно к сестрам Бронте и к Элизабет Сиддел, и к Вере Холодной, и ко всем, кто для меня понемногу объединяется в список «слишком молодые, чтобы умереть»: если слишком уж много таланта, слишком одарен человек (в случае с Сиддел – красота плюс талант рисовальщицы) – это словно сжигает. Приходит болезнью и уничтожает.
Но может, все это полуэзотерический бред, странный для атеиста.
Я, собственно, пишу, не для того, чтобы ознакомить с моей странной концепцией (я бы предпочла придержать ее пока), а чтобы объяснить не читавшим, кто такая Наталия Кантонистова.
Фейсбук у Наталии Кантонистовой потрясающий. Нет, она не пишет ярких постов, как Аня Старобинец или Аше Гарридо. Она собирает стихи и цитаты, и читаешь ее, как сборник «избранное» из литературы всего мира.
У нее определенный уклон – то, что для нее важно – смерть собственная и переживание смерти близких, судьба, рок…
Но благодаря ей я прочла много того, мимо чего когда-то прошла, или перечитала то, что когда-то прочла, но не поняла.
«Нормальность - это асфальтированная дорога: по ней удобно идти, но цветы на ней не растут».
Юрий Казаков:
«Ночь была вокруг меня, и папироса, когда я затягивался, ярко освещала мои руки, и лицо, и сапоги, но не мешала мне видеть звезды, - а их было в эту осень такое ярчайшее множество, что виден был их пепельный свет, видна была освещенная звездами река, и деревья, и белые камни на берегу, темные четырехугольники полей на холмах, и в оврагах было гораздо темнее и душистее, чем в полях. И я подумал тут же, что главное в жизни - не сколько ты проживешь: тридцать, пятьдесят или восемьдесят лет, - потому что этого все равно мало и умирать будет все равно ужасно, - а главное, сколько в жизни у каждого будет таких ночей».
Франц Кафка:
«...Ни в чем нельзя быть уверенным. Потому ничего нельзя сказать. Можно только кричать, заикаться, хрипеть. Конвейер жизни несет человека куда-то - неизвестно куда. Человек превращается в вещь, в предмет, перестает быть живым существом».
«Не отчаиваться. Когда кажется, что все уже кончено, откуда-то все же берутся новые силы, и это означает, что ты живешь».
«...Любите одиночество и встречайте боль, которую оно причиняет Вам, звучной и красивой жалобой. Все ближнее удалилось от Вас, и это знак, что Ваш мир становится шире. И если ближнее вдали от Вас - значит Ваша даль уже под самыми звездами и очень обширна, радуйтесь росту Ваших владений, куда вы никого не возьмете и будьте уверенны и спокойны в общении с ними, и не мучайте их Вашими сомнениями».
Герман Гессе:
«Разве все страданье - это не время, разве все самоистязанье и страх - это не время, разве все тяжкое, все враждебное в мире не исчезает побежденное, стоит лишь победить время, отрешиться в мыслях от времени?»
«Разве идеалы существуют для того чтобы их достигнули? Разве мы, люди, живем для того чтобы отменить смерть? Нет, мы живем чтобы бояться ее, а потом снова любить, и как раз благодаря ей жизнь так чудесно пылает в иные часы».
Антуан де Сент-Экзюпери:
«Сила, мало-помалу сливающаяся с небом, - вот что такое дерево. Таков и ты, дитя мое, человек. Бог рождает тебя, растит, полнит то желаниями, то сожалениями, то радостью, то горечью, то гневом, то готовностью простить, а потом возвращает в свое лоно... И если в колебаниях и переменах ты ощутишь себя ветвью, неотторжимой от оливы, то и у перемен окажется вкус вечности».
«Быть человеком – это значит - испытывать стыд при виде того, что кажется незаслуженным счастьем».
«Хотя человеческой жизни нет цены, мы всегда поступаем так, словно существует нечто еще более ценное».
Р.М.Рильке:
"Прежде люди знали (а быть может, догадывались), что содержат в себе свою смерть, как содержит косточку плод. Дети носили в себе маленькую смерть, взрослые большую. Женщины её носили в утробе, мужчины - в груди. Она у тебя была, и это тебе придавало особенное достоинство и тихую гордость."
"Стихи ведь не то, что о них думают, не чувства (чувства приходят рано), стихи – это опыт. Ради единого стиха нужно повидать множество городов, людей и вещей, надо понять зверей, пережить полет птиц, ощутить тот жест, каким цветы раскрываются утром. Надо вспомнить дороги незнаемых стран, нечаянные встречи, и задолго чуемые разлуки, и до сих пор неопознанные дни детства, родителей, которых обижал непониманием, когда они несли тебе радость (нет, та радость не про тебя), детские болезни, удивительным образом всегда начинавшиеся с мучительных превращений, и дни в тишине затаившихся комнат, и утра на море, и вообще море, моря, и ночи странствий, всеми звездами мчавшие мимо тебя в вышине, – но и этого еще мало. Нужно, чтобы в тебе жила память о несчетных ночах любви, из которых ни одна не похожа на прежние, о криках женщин в любовном труде и легких, белых, спящих, вновь замкнувшихся роженицах. И нужно побыть подле умирающего, посидеть подле мертвого, в комнате, отворенным окном ловящей прерывистый уличный шум. Но мало еще иметь воспоминанья. Нужно научиться их прогонять, когда их много, и, набравшись терпения, ждать, когда они снова придут. Сами воспоминания ведь мало чего стоят. Вот когда они станут в тебе кровью, взглядом и жестом, безымянно срастутся с тобой, вот тогда в некий редкостный час встанет среди них первое слово стиха и от них отойдет.
…Все это я утащила из Фейсбука Наталии Кантонистовой.
И рисунок тоже: "Protection" Surreal Drawing by Jean Rousselot. France.
Читать вот эти отрывки и все цитируемые ею стихи для меня – как попить время от времени очень чистой, очень вкусной минеральной воды. По-настоящему утоляющей жажду. Извините уж за помпезность сравнения, но оно самое точное.
А вот тут она читает маленький отрывок из книги. Посмотреть ей в глаза. Услышать ее голос. То, как она произносит: "Господи, подай любви!" Без выражения. Без надрыва. Устало. "Господи, подай любви..." Нам всем нужно. Но хотя бы ей! Но не единственная любовь - дочь - исчезла из мира в 1999 году.
«Мы не бедные, мы богатые, у нас есть крепость духа и смирение, и мы можем их растить».
«Несмотря на мой продолжительный и мучительный мыслительный процесс, главный вопрос остался непонятым: по большому счету, свобода есть?? Больше импонирует полный фатализм, но сомнения возникают все регулярней…»
Женечка одаривала безоглядно, имея к тому призвание, отдавала больше чем брала, и истаяла, отдала себя всю. Ибо уходит первым тот, кто умеет отдавать.
Женечка еще хворает, томится, скучает. «Помечтай о чем-нибудь», – прошу я.
«О чем? Все сбылось», – откликается Женечка.
«Господи, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не мучай меня, что же тебе все мало».
Если я пыталась возражать, ведь он (она) тебя любит, ответ был: «О любви должен судить тот, кому она адресована».
«Я не боюсь смерти, я боюсь страданий. И если выпало умирать, то я буду развиваться там».
«Больше никаких больниц, я не хочу быть меньше, чем я есть. Я не хочу терять последнее, что у меня осталось – собственное достоинство».
Мы признались друг другу, что думаем одинаково: даже лучше переболеть столь тяжко и выздороветь, и жить, ценя всякие маленькие нежные прикосновения жизни.
А Женечка уговаривала меня: «Не переживай, не расстраивайся так, мама, мне не было хорошо на свободе». И одновременно мечтала об этой свободе: «Наконец-то я знаю, что с собой делать».
«Какая я счастливая. Дождь, музыка, печенье и ты рядом!» Мне мечталось видеть Женечку счастливой, вот такое нам выпало счастье.
После выхода из комы Женечка порой недоумевала: как же так, ее, Женечки, не было здесь, на земле, а жизнь шла как шла, и люди жили, как ни в чем не бывало.
Такая борьба за жизнь, за которую приходится платить собственным унижением, стала казаться Женечке мелкой, недостойной, созрела готовность отдаться судьбе.
Как говаривала Женечка: «Никто не уважает, не ценит мои муки, страдания, боль. Каждый день я живу как последний».
Порой Женечка отталкивала мысль о болезни. Нет, Женечка здорова, а эти неопровержимые муки, они не знак болезни, они какой-то другой природы. Думается, это означало, что Женечка чувствовала сохранным свое глубинное «я», болезнь его не затронула, разве что обогатила.
При оформлении книги использованы рисунки Жени Кантонистовой и фотографии из архива автора
Они будут ждать. Кажется, многие.
Почему меня? Кто я такая? Почему я в этом уверена? Почему я хочу этого? Для чего это мне нужно? – не знаю. Но знаю, что хочу быть лучше, любить сильнее. Сейчас, кажется, это главное. Главное – путь к местами едва начертанным, местами ярко обведенным идеалам. Надеюсь, что приблизительно понимаю свое назначение.
Быть лучше – это относится ко всему.
Любить сильнее – это Его и Мое.
Быть лучше: стараться понимать окружающее в более близких мне проявлениях его сути и любить за это близкое. (И вот уже опять тебе ничего не хочется. Тогда надо заставлять себя.)
А надо ли?
Женечка, 10.02.1988
Это не беллетристика, не литература. Это документ прекрасной человеческой судьбы. Или, быть может, крик. Крик боли, вопль. Сплошная, на протяжении более чем двухсот страниц взрывная волна боли, любви, отчаяния. Это книга о самых трагических и серьезных проблемах, которые рано или поздно возникают в жизни каждого.
Почему она ошеломила столь многих? Людей бывалых, видавших виды, глядевших в глаза смерти не раз и в упор – смерти не обычной, венчающей долгую, насыщенную жизнь, смерти детской, которую невозможно принять и оправдать. Ничем, никакими доводами и убеждениями. Даже верой. И реакция на эту книгу у всех одна – оторопь, шок. Цветаева бы сказала: ожог. Ожог боли. И вместе с тем вся книга – сплошной знак вопроса. Недаром он вынесен в заглавие. В чем же этот вопрос?
Живет в Москве девочка. С фотографии на нас глядит красивое лицо – не столько обаятельное и кокетливое, сколько одухотворенное. Почему-то особенно хороша Женя с короткой стрижкой, с полуоткрытым ртом и открытой точеной шеей (август 1998 года). Во всем облике сквозит гармония и чистота. Пролистываю одну страницу и смотрю, как с обрыва в пропасть – пропасть боли и муки. Самая значительная фотография, та же, что и на обложке, – после выхода из комы. Лицо-маска из греческой трагедии с отрешенной, нездешней улыбкой. Аллегория страдания.
Девочке дано очень многое, все то, что в привычном понимании составляет счастье: мать, любившая ее невероятной, даже чрезмерной любовью, обожавшая ее всегда – с первого до последнего вздоха, одарявшая неизменной заботой, вниманием, уважением.
О родительской любви стоит сказать особо. Все мы любим и даже очень любим своих детей. Отдаем им свое время, тревожимся, переживаем за них. Терпим их причуды, несправедливости, грубости, повальный эгоизм. И прощаем. Неустанно прощаем им все. Тут нет особой доблести, хотя подчас это нелегко. Но очень редко встретишь такой силы родительскую любовь, какая проступает сквозь жгучие строки этой книги. Я, по правде сказать, и не встречала. Любовь, граничащая с благоговением, которое мы способны испытывать лишь в отдельные минуты (чаще всего в юности) по отношению к очень значительным людям. Но и девочка эта особая – достойная восхищения и обожания.
А между тем как часто в семье люди словно специально созданы для того, чтобы мучить и терзать друг друга: дети – родителей, родители – детей, муж – жену и наоборот, а чаще всего – взаимно.
Но перед нами совсем другой вид отношений: девушка в двадцать пять лет помогает родителям. А мать просит у дочери прощения, мать, которая сделала для нее больше, чем могла, больше, чем во власти человека. На форзаце, во вступительном слове сказано: «Это – памятник моей родной Женечке, погибшей от лейкемии в 27 лет». Действительно, памятник – не только ушедшему ребенку, но и материнской любви.
Способности даны девочке тоже выше средних. Прекрасное образование, социологический факультет МГУ, блистательный профессор-руководитель, диплом, аспирантура, головокружительная карьера. В двадцать пять лет Женя получает приглашение на работу в Совет Европы. Какой стремительный разбег! И столь же внезапная остановка. Недомогание и страшный диагноз – острая лейкемия, рак крови. Говорят, удар судьбы. Удар наотмашь, сбивающий с ног, опрокидывающий наземь. А вслед за ним – два года таких страданий, о которых невозможно читать без слез.
Девочка незаурядна во многом. Ей свойственны безоглядная щедрость и умение отдавать. Очень рано проявляется ее пугающая зрелость. «В юности Женечка полюбила Гамсуна, Набокова, Бродского, Довлатова, Сашу Соколова, Гессе, Томаса Манна, Фолкнера, Зингера, Кортасара, Борхеса».
Но самое, пожалуй, прекрасное в Женечке – редкое терпение и мужество во время болезни. Откуда они у совсем еще молодой девушки – барышни, как сказали бы в прошлом, теперь уже позапрошлом веке?
Мне кажется, что такие девочки встречаются ныне только в России, где только и возможна духовная и интеллектуальная жизнь такой интенсивности. Только здесь еще существует такая глубинная, подлинная причастность поэзии, литературе, живописи, такая громадная жажда знания и созидания.
А еще Женя наделена несомненным даром слова, ей дана лапидарность и художественность характеристик и определений: «Диагноз – гарантия обретения смысла, он заключается в ценности каждого мгновения» (из тезисов для конференции, посвященной времени). Может быть, это и есть один из основных уроков книги: «Неужели для того, чтобы полюбить город, надо из него уехать, чтобы начать дорожить жизнью, надо ее почти потерять, чтобы зауважать работу – получить на несколько месяцев отпуск, чтобы оценить природу – годами жить в городе…»
Ценность каждого мгновения жизни перед лицом смерти еще сильнее обнаруживает непрочность и эфемерность всякого земного благополучия. И какими мелкими кажутся в этом свете наши смехотворные амбиции, репутации, борьба самолюбий, тщеславие – вся эта шелуха и пустота нашей жизни.
Женечка уезжает на работу в Страсбург. Кто из нас не мечтал бы о таком? Однако «какое нечеловеческое одиночество поджидало тут Женечку, всегда грезившую свободой и одиночеством и всегда изнемогавшую под их тяжестью… Одиночество велико и многогранно, оно может вырастить тебя, а может и погубить, все в нем: растворение, приобщение к миру и себе, к своей глубине, отчуждение и разрыв с миром». А через несколько месяцев на нее обрушится страшная болезнь.
Последние два года ее жизни иначе как подвигом не назовешь – подвигом преодоления. Об этом невозможно писать в обычной повествовательной манере. Нарастание симптомов подобно уступам ада, медицинские процедуры – словно круги очищения: повторная химиотерапия, многочисленные пункции.
Испытание болезнью, помноженное на одиночество, выковало личность необычайной духовной силы: «в противостоянии болезни, в смертельном риске человек духовно растет и дорастает до самого себя».
В книге звучит немало упреков в адрес врачей, в особенности западных. Врачей, которые не пожалели и не пожелали дать матери надежду на то, что у дочери есть шанс на жизнь. Гастроэнтеролог спокойно бросает совсем еще юной девушке: «Вы все равно умрете». Особенно сильно это ранило там, в Европе, хотя проблема эта столь же остро стоит и здесь, в России.
Для лечащего врача-гематолога больная – лишь статистическая единица. «А как хотелось верить ему, благословлять его, пренебрегать его амбициозностью, враждебностью, уклончивостью…» Но, пожалуй, самый горький и справедливый упрек в адрес врачей состоит в том, что они не сделали всего возможного, не захотели выписать доноров костного мозга, хотя они были, и трансплантация могла спасти жизнь девушки. И в довершении всего они избегали общения с родителями.
Вся книга пронизана, напоена нежностью, иногда обескураживающей, настолько все это лично, для себя и для дочери, не для читательских глаз. Мать мечется, не знает, как унять боль, о чем молиться, она готова просить о смерти, чтобы заглушить боль и быть рядом с дочерью. Об этом невозможно читать и невозможно говорить. Последние два года она буквально пронесла дочь на руках, дважды готова была уйти вместе с ней. Какие нечеловеческие драмы разворачиваются рядом с нами, а как мы живем на их фоне?
Мне хотелось бы поцеловать эти исстрадавшиеся материнские руки и повторить то, что иногда западает в память прочнее и сильнее всего на свете, что написал однажды в сугубо личном письме к жене Мандельштам: «Любимого никто отнять не может». Мне хотелось бы хоть как-то, пусть неумело и выспренно, выразить всеобщее сострадание к обеим героиням. Всех, кому я рассказываю об этой книге и кто рассказал мне о ней. И еще мне хотелось бы написать Реквием. Реквием по всем страдающим и умирающим детям.
Первый, обычный и, в общем-то, здравый вопрос нерелигиозных людей: «Почему страдают и умирают дети? Бог не может допустить страдания невинных и безгрешных».
Наш опыт, вторя самым глубоким богословам, неустанно свидетельствует о том, что между миром и Богом лежит пропасть, что Бог вторгается в этот мир лишь Духом Святым, лишь потоками благодати и проявляется в творчестве и добре. Что тайна зла и страдания лежит в свободе, которую Бог даровал миру, и что доподлинно, реально и явственно существует метафизическое зло, которое мы так часто склонны недооценивать.
В земном плане, на поверхности вещей кажется, что перед этим злом мы бессильны. Мы болеем и умираем так же, как повелось с отпадения. Но между нами и смертью стоит распятый Бог, даже если мы об этом не знаем. Тот, Кто однажды и до конца времен заслонил нас от смерти, взял ее на себя и непреложно обещал воскресение. И только это дает нам силу и мужество выдержать все, что выпадает на нашу долю.
Когда мать переживает такое, ей невозможно жить дальше. А жить надо – из последних сил, скрепя сердце, уповая на грядущую встречу, которая затмит, как солнце, все временные, земные разлуки.
Памяти Жени Кантонистовой
Снова тень выкликаю оттуда,
Где последний повергнется враг,
И мелькает надежда на чудо
Или просто спасения знак.Собиравшая в детстве камеи,
Что тебе испытать довелось?
Даже словом коснуться не смею
Истонченного нимба волос.Эти веки рассохлись от соли,
И откуда-то сбоку ползла
Лава ужаса, страха и боли
Из вулкана безликого зла.И на узеньком этом запястье
Посреди лиловеющих вен
Рвутся узы людского участья,
Ничего не оставив взамен.Входит Вечность в больничные двери,
И Распятье темнеет в окне,
Упраздняя все споры о вере
И в церковной ограде, и вне.Снова время больное измерьте
И ловите устами детей
Ослепительный образ бессмертья,
Восстающий из гула Страстей.Анна Курт
Женечка Кантонистова родилась 1 июня 1972 года в Москве. В 1989 году закончила школу № 64 (1284) с углубленным изучением английского языка. В том же году поступила на социологический факультет МГУ.
В 1994 году Женечка поступила в очную аспирантуру социологического факультета на своей родной кафедре «История и теория социологии».
Женечку, несомненно, привлекало аналитическое направление в науке. Обладая прекрасной эрудицией и памятью, умением мыслить последовательно и корректно, она из сопоставления различных мнений и подходов извлекала много нового и неожиданного, умела донести свою мысль до читателя во всей полноте и убедительности.
С марта 1994 по февраль 1997 года Женечка работала в Агентстве международного развития США специалистом проекта неправительственных организаций, куда была отобрана по результатам собеседования. Быстрый служебный рост в Агентстве, высокая оценка коллег, благодарственный сертификат, полученный из рук посла США в России – все это свидетельства высокой квалификации Женечки. В октябре-ноябре 1996 года Женечкой была предпринята поездка в США, целью которой явился сбор литературы, недоступной в России, но необходимой для продолжения работы над диссертацией в соответствии с теми высокими стандартами, которые Женечка считала для себя обязательными.
Нежная и хрупкая, прелестная, безоглядно смелая, Женечка всегда брала на себя весь груз ответственности и в личных, и в профессиональных делах, с неизменным мужеством всегда сама принимала важные решения. Со всеми и во всем была абсолютно, несгибаемо честна.
Женечка была гармоничным и поразительно искренним человеком. Все настоящее всегда привлекало ее. Женечка прекрасно разбиралась в искусстве. Как потрясающее личное событие, радующее или ранящее, переживала встречу с красотой – в живописи, музыке, книгах, кино, живой жизни. Умела быть заразительно веселой, удивляя и очаровывая всех своим громким и чудным смехом, и всегда – неотразимо обаятельной. Ее естественность, равно как и чувствительность к жизненным происшествиям, ошеломляла. И скрыть этот дар обаяния и искусство удивлять Женечка была не в силах даже при самом поверхностном общении, как не была способна к равнодушному нейтральному разговору и раскрывалась для внимательных глаз вся, даже спрашивая дорогу у случайного прохожего. Женечка не умела быть нейтральной. И не терпела банальности поведения и выражения. Некоторые люди потрясали ее, и она просто влюблялась в них, другие сразу вызывали протест. Женечка владела изысканной и своеобразной манерой разговора, очень женственной и интеллигентной – из какой-то другой эпохи, в ее рассказах самые непривлекательные персонажи приобретали романтические черты, заимствуя у рассказчика благородство натуры. Многие ее оценки людей и обстоятельств обладают тем удивительным свойством, что настигают людей через многие годы и только тогда вполне осознается их живой смысл. И ты вдруг видишь что-то ее глазами. Женечка обладала искусством выглядеть элегантно, ее живая красота жила вместе с душой и светилась всегда по-разному. Изящество и грация неотступно сопровождали самые обыденные, простые Женечкины поступки, которые благодаря этому выглядели как таинства, а не как затверженные механические действия, и чувство глубокого смысла и прелести происходящего никогда не оставляло близких и любящих ее людей. В 1997 года Женечка, пройдя многоступенчатый конкурс, одна из первых российских граждан, получила приглашение на работу в Совет Европы по предоставленной России квоте. На комиссию в Страсбурге решающее впечатление произвели ее опыт, образование и неподдельная искренность. С марта 1997 года Женечка работает в Департаменте политических дел специалистом по внешним связям. В сентябре 1997 года в Братиславе на заседании Ассамблеи ООН должен был состояться ее доклад в качестве эмиссара Совета Европы с изложением точки зрения Совета на события в Югославии. По дороге Женечка заехала в Москву, где ей был поставлен диагноз «острая лейкемия». Женечка проходила курс лечения в больницах Страсбурга. Два с половиной года болезни она несла на себе страшный груз физических и душевных страданий. Были и боль, и ужас, и «переоценка ценностей», и героическая стойкость. В тесной клетке мук Женечка узнала о жизни и смерти что-то, многим из нас, «свободным», недоступное.
Наталия Кантонистова, Павел Гринберг
Женинька, маленькая, прости меня, прости меня, прости меня.
Доченька, доченька!
Все тебе, все твое!
Эти горы, вдали синеющие, горькие, пылкие, влекомые, влекущие, небо и землю соединяющие.
Твои – водопады, речушки, пруды, прудики, моря, океаны,
лужи, окоемы.
Твои – цветы, рдеющие, лиловеющие, льющие синеву, горделивые, застенчивые, устремленные к солнцу, прячущиеся от
него, влюбленные в жизнь.
Твои – травы, трепещущие на ветру, деревья ветвистые,
деревья круглолицые, нежность рождающие, силы дарующие.
Солнце, звезды, их свет, небо, осиянное их светом, воздух, напоенный их музыкой.
Доченька, Доченька, откройся, прими эти дары. И любовь,
огромней которой нет, прими!
Радуйся!
Так написала я в дни первого нарождающегося ужаса, и листочки, вырванные из блокнота, положила Женечке, лежащей на больничной койке, под подушку. Листочки эти сохранены вместе с единственным письмом, посланным мною Женечке, и возвращены мне за ненадобностью. Адресат их, моя Женечка, моя маленькая, ушла из этого мира.
Где ты теперь, Женечка? Отзовись!
Прости меня, маленькая, прости и за то, что твой уход столь велик для меня, а я для него столь мала, что не могу почувствовать все целиком. Все какие-то фрагменты, осколки, и боль кромешная.
Прости меня, маленькая, наверное, я делаю и говорю что-то не так, я совсем потерянная. Да, мне не хватает бесстрашия, силы духа последовать за тобой, веры в то, что мы где-то там встретимся. Маленькая Женинька, я все думаю о твоих муках: как же безмерны, как чудовищны они были, и все так же не могу понять и, конечно, никогда не пойму, Господи, для чего же они были.
Женинька моя, помнится, не раз я виноватилась в большом и малом, все житейские сложности и все неразрешимое бытийное пытаясь покрыть, разрешить своей виной. А ты, Солнышко мое, противилась, и, должно быть, не только для того, чтобы облегчить мне ношу, а по своему пониманию мироустройства. «Я думаю, в мире есть что-то, помимо твоей вины», – так не раз говорила ты, моя Женинька.
Когда-то, теперь кажется, совсем давно, когда все по нынешним меркам было благополучно, думала я порой о возможности того, что моя маленькая когда-то уйдет, конечно, когда меня уже не будет, и думала как о чем-то мирном и естественном. Ведь Женечка такая необыкновенная, ей дано будет проникнуть в те области и сферы, где нет места страху.
Но мы не успели, и даже моя маленькая, мое солнышко, моя Женинька не успела, хотя и были взлеты: «Мы не бедные, мы богатые, у нас есть крепость духа и смирение, и мы можем их растить».
А вот вырастить их мы, наверное, не успели… Говорю от себя, и полноты знания в том нет, и все же, все же чаще нас с головой накрывали отчаяние и мрак, враждебность и безжалостность мира.
Моя маленькая, моя Женечка, в марте 1997 года уехала из Москвы, из дома, работать в Страсбург, а к сентябрю из отдельных недомоганий сложился страшный диагноз – лейкемия. Диагноз был поставлен четвертого сентября, в районной поликлинике, в Москве, куда Женечка приехала на каникулы. Не мешкая, за Женечкой прислали «Скорую помощь», чтобы отвезти в больницу. Мы тогда, на что-то надеясь, сомневаясь в диагнозе, да просто потеряв голову, ехать отказались и отправились в Гематологический центр РАМН РФ на следующий день сами. Диагноз там подтвердили, и доктор Менделеева посоветовала Женечке лечиться во Франции, коль скоро есть такая возможность. Помню я, неофит в ту пору, подошла к недоброй памяти доктору Грибановой и начала ее расспрашивать о трансплантации костного мозга, полагая, что именно в ней, в этой самой трансплантации, может быть, наше спасение. И бескорыстно-жестокая доктор Грибанова на мои наивные вопросы просто так, безо всякой на то нужды, ответила: «До пересадки мозга надо еще дожить». Еще один удар в солнечное сплетение, а сколько их еще будет. Подобрал меня в тот день доктор Шкловский, вдохнувший веру словами: «С этим диагнозом можно жить и иметь семью». «Жить и иметь семью», – так я себе потом и твердила, так твердила и Женечке.
Седьмого сентября Женечка улетела в Страсбург, и началось ее лечение в Страсбургском госпитале. Нам объяснили, что лечение по плану состоит из трех циклов химиотерапии, а там, Бог даст, с такой-то долей вероятности, Женечка будет здорова. Девятнадцатого ноября 1999 года Женечка умерла.
